Судьбы ее простое полотно

– Альбина Федоровна, с чего начинался ваш путь в реставрацию? – Я пришла в музей работать смотрителем. Училась заочно на историческом факультете пединститута. Тогда среди старушек-смотрителей молоденькой девушкой была я одна, но меня быстро перевели в секретари. Через три года я попала в фонды музея – чего только не хранила! Жучков-паучков, драгоценные металлы, нумизматику, графику, иконы. Но настоящая любовь к музейным предметам пришла только тогда, когда стала работать с фондом ткани. Все без исключения вещи были в жутком состоянии – грязные, рваные. Я относилась к ним, как к живым, больным людям. Даже здоровалась с ними, когда входила в хранилище. Если долго не обращать внимания на вещь, она заболеет, а если не лечить – погибнет. Я смотрела на старинные вещи, испытывая одно желание – выстирать. Именно с этим желанием – «научите стирать» – я приехала в Москву, во Всесоюзный центр реставрации Грабаря. Там я навсегда забыла слово «стирать», потому что ничего общего с реставрацией оно не имеет. – А в родном музее ждали своего часа платья, рубахи, церковные одеяния. С чего начинали? – С самых простых вещей. Полотенца, мужские рубахи. Чем больше я училась и узнавала, тем спокойнее бралась за более сложные работы. – Что было самым главным стимулом в работе? – Я понимала, что, если я не верну к жизни эту красоту, ее никто никогда не увидит. И еще – очень хотелось сделать выставку тканей, показать, какие ткани были в России раньше – ведь они ценились наравне с драгоценностями и стоили очень дорого. Да и не удивительно: до XVIII века своих тканей в России не производили, а везли из Италии, Франции, Турции, Китая. Для того, чтобы подготовить ткани к выставке, понадобилось 10 лет непрерывной работы. Нетрудно догадаться, что ни оборудования, ни моющих средств, ни красителей у начинающего реставратора не было. Даже необходимые тонкие, негнущиеся иглы привозили в Москву из Англии и распределялись они через центр имени Грабаря. Первые вещи реставрировались прямо в хранилище. Промывки Альбина Федоровна делала в маленькой ванночке, сама подбирала необходимые моющие средства, собирала и сушила травы – требовались натуральные красители. Трудно было найти и натуральные ткани, а нити тоже приходилось красить. Как сохранить в этой многообразной череде дел любовь к старым вещам, не знаю. Очевидно, Бог, кроме таланта реставратора, подарил Альбине Федоровне и терпение, которого хватило бы человек на десять. – Альбина Федоровна, вы знали раньше подлинную цену своего труда? – Да, я всегда знала, сколько стоят эти работы – ведь существовали расценки Всесоюзного реставрационного центра имени Грабаря. Но я получала зарплату и никогда не думала о деньгах. Может, время другое было. Да и никогда особых претензий к одежде у меня не возникало – лишь бы не выпадать из общей массы. Главным всегда была сама работа. Даже в выходные я думала: «Скорее бы понедельник, и на работу». – Реставраторов вашего уровня в России – единицы. Наверное, это не случайно, уж слишком много умений, качеств, особенностей характера должно сойтись в одном человеке. Вы верите в судьбу? – Верю. И очень благодарна ей за то, что направила меня сюда. Мои родители были простые рабочие, но водили меня в музей с детства, я очень любила эти выходы. Когда я была вожатой в школе, тоже ребят водила в музей. В музее – вся жизнь. Мне иногда снится один и тот же сон – я работаю на заводе. Просыпаюсь в ужасе. Здесь я свободна – хорошо знаю свою работу, сама выбираю, что делать, никто меня не подталкивает. Для творчества это очень важно. – Что для вас самое приятное в процессе реставрации? – Самое приятное, когда заканчиваешь вещь, видишь результат своего труда. – А случалось, что вы отказывались от какой-то очень трудоемкой и сложной работы – ведь теперь заказы к вам поступают из всех городов и весей? – Однажды пыталась отказаться. Сотрудники художественного музея лет семь назад привезли из экспедиции много одежды в ужасном состоянии. Принесли ко мне. Я вспомнила старьевщиков, которым в 50-е годы сдавали ненужные, рваные, старые вещи. Мне принесли для восстановления такие же. Я стала отказываться. Но они сказали: «Если вы не сможете – вещи погибнут». Взяла и сделала. Теперь эта одежда в Тутаевском музее буржуазного быта. Сейчас привезли из Москвы турецкий сарафан XVIII века в очень тяжелом состоянии. Работа очень сложная, но в Москве делать не стали, а я поработаю над ней с удовольствием. – А что в жизни есть, кроме работы? – Кроме работы – только работа. Каждое утро я иду в музей пешком по набережной Которосли, любуюсь рекой, и я счастлива. Фото Сергея МЕТЕЛИЦЫ.